Сталинградские письма советских и немецких солдат. Письма немецких солдат и офицеров с восточного фронта как лекарство от фюреров

В дни, когда завершался разгром окруженной 6-й немецкой армии Паулюса, завершалась Сталинградская битва, одним из последних немецких самолетов была вывезена почта. Самолет благополучно приземлился в Новочеркасске, почты было семь мешков, и все они были конфискованы немецким командованием. Одному из функционеров фашистского пропагандистского аппарата было поручено на основе этих писем написать документальное повествование о битве на Волге, и книга была написана и запрещена министром пропаганды как вредная для немецкого народа.
Оппозиционно относящихся к войне, не верящих, отвергающих войну оказалось свыше 60 процентов. Были сомневающиеся, индифферентные, одобряли войну в этих письмах 2,1 процента.

Нам говорят, что мы тут сражаемся за Германию, но очень немногие здесь верят, что нашей Родине нужны бессмысленные жертвы.

Курт Ханке восемь дней назад на маленькой улочке играл на рояле «Аппассионату». Да, не каждый день случается такое, чтобы рояль оказался прямо на улице. Дом взорвали, но инструмент, вероятно, пожалели, вытащили на улицу. <...> Я никогда не забуду этих минут. Одни его слушатели чего стоили! Жалко, что я не писатель, чтобы передать словами, как около сотни солдат сидели в шинелях, завернувшись в одеяла, стоял грохот разрывов, но никто не обращал внимания, — слушали Бетховена в Сталинграде, может быть, и не понимая его.

Освобождение народов, что за ерунда! Народы останутся теми же, меняться будет только власть, а те, кто стоит в стороне, снова и снова будут утверждать, что народ надо от нее освободить. В 32-м еще можно было что-то сделать, Вы это прекрасно знаете. И то, что момент был упущен, тоже знаете. Десять лет назад речь шла о бюллетенях для голосования, а теперь за это надо расплачиваться такой «мелочью», как жизнь.

В газетах появятся патетические слова, обведенные черной рамкой: вечная память героям. Но ты не дай себя этим одурачить.

Во мне нет страха, только сожаление о том, что доказать свое мужество я могу лишь гибелью за это бессмысленное, чтобы не сказать преступное, дело. Помнишь, как говорил X.: признать вину — значит искупить ее. Постарайся не слишком быстро забыть меня.

Мы статисты воплощенного безумия. Что нам от этой геройской смерти? Я раз двадцать на сцене изображал смерть, а вы сидели в плюшевых креслах, и моя игра казалась вам правдивой. И теперь очень страшно осознавать, как мало общего имела эта игра с реальной смертью. Смерть всегда изображалась героической, восхищающей, захватывающей, совершающейся во имя убеждения или великого дела. А как же выглядит реальность? Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками.

Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова умирающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи. Я видел сотни умирающих, многие из них, как я, состояли в гитлерюгенд, но, если они еще могли кричать, это были крики о помощи, или они звали кого-то, кто не мог им помочь. Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда, его слова нам зачитывали, и мы им твердо верим. Я и сегодня еще верю в это, потому что надо хоть во что-нибудь верить. Если это окажется неправдой, то во что же мне верить? Тогда я не хочу ждать ни весны, ни лета, ничего, что приносит радость. Оставь мне эту веру, дорогая Грета, я всю свою жизнь или по крайней мере восемь лет верил в фюрера и в его слово... Это ужасно, с какими сомнениями здесь относятся к его словам, и стыдно, что нечего возразить. Если то, что нам обещают, не будет выполнено, значит, Германия погибла, потому что в таком случае никто не будет верен своему слову. О, эти сомнения, эти ужасные сомнения, если бы можно было поскорее от них избавиться!

Я не верю больше в доброту Бога, иначе он никогда не допустил бы такой страшной несправедливости. Я больше не верю в это, ибо Бог прояснил бы головы людей, которые начали эту войну, а сами на трех языках твердили о мире.

И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь. Но самое скверное даже не это, а то, что понимаешь: все это совершенно бессмысленно — вот от чего кровь в голову бросается.

Идиотская ситуация. Можно сказать, дьявольски трудная. И совершенно неясно, как из нее выбраться. Да это и не мое дело. Мы же по приказу наступали, по приказу стреляли, по приказу пухнем с голодухи, по приказу подыхаем и выберемся отсюда тоже только по приказу. Мы б уже давно могли выбраться, да наши стратеги никак между собой не договорятся. И очень скоро будет поздно, если уже не поздно. Но скорее всего нам еще раз придется выступить по приказу. И почти наверняка в том же направлении, что намечалось первоначально, только без оружия и под другим командованием.

...Какое несчастье, что началась эта война! Сколько прекрасных деревень она разорила, разрушила. И поля всюду не вспаханы. Но страшнее всего, что столько людей погибло. И теперь все они лежат во вражеской земле. Какое это огромное горе! Но радуйтесь, что война идет в далекой стране, а не на нашей любимой немецкой Родине. Туда она не должна прийти, чтобы горе не стало еще большим. Вы должны быть благодарны, должны на коленях благодарить за это Господа Бога. Мы тут стоим стражей па берегу Волги. Ради вас и нашей Родины. Если мы уйдем отсюда, русские прорвутся и все уничтожат. Они очень жестоки и их много миллионов. Русскому мороз нипочем. А мы страшно мёрзнем.

Вспомни слова, сказанные тобою 26 декабря: «Ты добровольно стал солдатом и помни, что в мирной жизни легко было стоять под знаменем, но очень трудно высоко нести его в войну. Ты должен быть верен этому знамени и с ним победить». В этих словах вся твоя позиция последних лет. Ты будешь потом вспоминать о них, потому что для каждого разумного человека в Германии придет время, когда он проклянет безумие этой войны, и ты поймешь, какими пустыми были твои слова о знамени, с которым я должен победить. Нет никакой победы, господин генерал, существуют только знамена и люди, которые гибнут, а в конце уже не будет ни знамен, ни людей. Сталинград — не военная необходимость, а политическое безумие. И в этом эксперименте ваш сын, господин генерал, участвовать не будет! Вы преграждаете ему путь в жизнь, но он выберет себе другой путь — в противоположном направлении, который тоже ведет в жизнь, но по другую сторону фронта.

И зачем я в сентябре, когда осколок попал в руку, не дал отправить себя на Родину? Хотел обязательно здесь быть, когда возьмут Сталинград. Потом я очень часто жалел об этом безумном шаге. <...> Фрейлейн Ханна, считайте, что это мое последнее письмо. Будьте счастливы, а наша надежда на встречу погибнет в этой бессмысленной бойне.

Сталинград — хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни. А результаты надо бы законсервировать. Я — фаталист, и личные мои потребности настолько скромны, что я в любой момент, когда первый русский появится здесь, смогу взять рюкзак и выйти ему навстречу. Я не буду стрелять. К чему? Чтобы убить одного или двух людей, которых я не знаю? И сам я не застрелюсь. Зачем? Что, я этим принесу какую-нибудь пользу, может быть, господину Гитлеру? Я за те четыре месяца, что нахожусь на фронте, прошел такую школу, которую, наверняка, не получил бы, даже прожив сто лет.

Я проехал мимо дымящегося железа. Из люка висело тело, головой вниз, ноги заклинило и они горели. Но тело жило, доносились стоны. Вероятно, боли были чудовищные. И не было никакой возможности его освободить. А даже если бы такая возможность была, он все равно через несколько часов умер бы в ужасных мучениях. Я застрелил его, и при этом по щекам у меня текли слезы. И вот уже три ночи подряд я плачу над погибшим русским танкистом, которого я убил.

...Я хотел написать тебе длинное письмо, но мысли мои рассыпаются, как дома под артиллерийским обстрелом. У меня еще десять часов впереди, а потом я должен отправить это письмо. Десять часов — это много, когда приходится ждать, но очень мало, когда любишь. С нервами у меня все в порядке. Вообще-то я тут, на Востоке, совершенно вылечился — ни простуд, ни насморков, — это единственное добро, которое принесла мне война. Нет, пожалуй, она подарила мне еще одну вещь: я понял, что люблю тебя. <...> Пока есть берега, всегда будут существовать мосты, и мы должны иметь мужество вступать на эти мосты. Один такой мост ведет к тебе, другой в вечность, и это для меня в конечном итоге одно и то же. На этот последний мост я вступлю завтра, это литературное выражение должно обозначать смерть, но ты знаешь, что я любил называть вещи описательно, просто из любви к слову и к звуку. Протяни мне свою руку, чтобы дорога не была так трудна.

Войска Юго-Западного (генерал-лейтенант, с 17.12.1942 г. генерал-полковник Н.Ф. Ватутин) и Сталинградского (генерал-полковник А.И. Еременко) фронтов в районе Калача и Советского замкнули кольцо. В окружение попали 22 дивизии и более 160 отдельных частей немецкой 6-й армии (генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс) и частично 4-й танковой армии общей численностью 330 тысяч человек.

Единственным средством самого минимального снабжения оставались военно-транспортные самолеты, которые в большинстве своем сбивались советскими истребителями и зенитчиками. В некоторых из этих самолетов находилась почта противника.
Мой дед воевал под Сталинградом, там был тяжело ранен. Значит, это его заслуга, что фашисты так неуютно чувствовали себя здесь. Я горжусь своим дедом! Горжусь советскими воинами!

Прочтите эти письма фашистов, пришедших на нашу землю, чтоб уничтожить нас. Прочтите и не забывайте.

23 августа 2942 года:
«Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле. Мы достигли желанной цели – Волга. Но город еще в руках русских. Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это безумие.»

Ноябрь 1942 года:
«Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов! Сталинград - это ад! Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты…»

Последнее письмо датировано 4 января 1943 года:
«Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. 58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских.»"...Подаю весточку о себе, положение у нас очень серьезно. Русские окружили армейский корпус, и мы сидим в мешке. В субботу нас атаковали, было много убитых и раненых. Кровь текла ручьями. Отступление было ужасным. Тяжело ранен наш командир, у нас теперь нет ни одного офицера. Мне пока везет, но сейчас мне все безразлично..."
Из писем Эриха Отто.

"...Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными..."

Из письма ефрейтора Бернгарда Гебгардта, п/п 02488, жене. 30.XII.1942 г.

"...Каждый день мы задаем себе вопрос: где же наши спасители, когда наступит час избавления, когда же? Не погубит ли нас до того времени русский..."

Из письма гаупт-вахмистра Пауля Мюллера, п/п 22468, жене. 31.XII.1942 г.

"...Мы переживаем здесь большой кризис, и неизвестно, чем он закончится. Положение в общем и целом настолько критическое, что, по моему скромному разумению, дело похоже на то, что было год тому назад под Москвой".

Из письма генерал-лейтенанта фон Гамбленц жене. 21.XI.1942 г.

2 ноября. Ночью колоссальная деятельность авиации. Из головы не выходит мысль, что твой конец близок. Наши атаки безуспешны. Ротный старшина Лар убит.

Из дневника унтер-офицера Иозефа Шаффштейн, п/п 27547.

"15 января. Сколько времени будем мы еще влачить это жалкое существование и будет ли вообще когда-нибудь лучше? Нас все время подкарауливает враг. Один другому желает смерти. Так как мы в окружении и нам не хватает боеприпасов, то мы вынуждены сидеть смирно. Выхода из котла нет и не будет".

Из дневника офицера Ф.П. 8-го легкого ружейно-пулеметного парка 212-го полка.

"10 января. Ровно в 6 час. на западе начинается жуткий ураганный огонь. Такого грохота я еще никогда не слыхал. Целый день над нами летает бесчисленное количество самолетов, сбрасывающих бомбы под гул орудий. 13 января. ...У меня сегодня какие-то странные предчувствия. Выйдем мы отсюда или нет?"

Из дневника унтер-офицера Германа Треппман, 2-й батальон 670-го пехотного полка 371-й пехотной дивизии.

В этих письмах нет эйфории, как в начале войны, и есть признание в наших рядовых и командирах более чем достойных воинов, которые одержали в битве на Волге победу.

В дневнике уже цитированного унтер-офицера Иозефа Шиффштейна имеются и следующие записи:

"8 декабря. С едой становится все плачевней. Одна буханка хлеба на семь человек. Теперь придется перейти на лошадей.

12 декабря. Сегодня я нашел кусок старого заплесневевшего хлеба. Это было настоящее лакомство. Мы едим только один раз, когда нам раздают пищу, а затем 24 часа голодаем..."

"...У нас здесь дела неважные, еды очень мало: буханка хлеба на три человека на два дня и очень скудный обед. С какой охотой я поел бы сейчас болтушки, которой дома кормят свиней. Хоть бы разок наесться досыта, мы здесь все страшно возмущаемся... У нас опять очень много обморожений".

Из письма ефрейтора Рихарда Круга, п/п 21632, брату. 29.XII.1942 г.

"...Сегодня для меня было бы величайшей радостью получить кусок черствого хлеба. Но даже этого у нас нет."

Из письма обер-ефрейтора Вильгельма Бейссвенегер, п/п 28906, родителям. 31.XII.1942 г.

"...Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой..."

Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.

"...Вчера мы получили водку. В это время мы как раз резали собаку, и водка явилась очень кстати. Хетти, я в общей сложности зарезал уже четырех собак, а товарищи никак не могут наесться досыта. Однажды я подстрелил сороку и сварил ее..."

Из письма солдата Отто Зехтига, 1-я рота 1-го батальона 227-го пехотного полка 100-й легко-пехотной дивизии, п/п 10521 В, Хетти Каминской. 29.XII.1942 г.

"...У Иозефа Гросса была собака, ее песенка тоже уже спета, - я не шучу..."

Из письма унтер-офицера Хуго Куне, п/п 28906 Д, I.I.1943 г.

Из записной книжки Вернера Клей, п/п 18212.

"...Эльза, я не хочу наводить на тебя тоску и не стану много рассказывать, но одно я тебе могу сказать: скоро я погибну от голода..."

Из письма солдата Рефферта жене. 29.XII.1942 г.

"...Над многими, которые в прошлом году и не думали о смерти, стоит сегодня деревянный крест. За этот год множество народу у нас рассталось с жизнью. В 1943 г. будет еще хуже. Если положение не изменится и окружение не будет прорвано, то мы все погибнем от голода. Никакого просвета..."

Из письма обер-ефрейтора Георга Шнелля, п/п 16346 С, родителям. I.I.1943 г.

25.10.1941 г.
Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву, это можно легко представить. Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть. У нас пока двое убитых тяжёлыми минами и 1-снарядом. В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода – мы пропали, потому что русские имеют слишком много людей. Я слышал, когда мы покончим с Москвой, то нас отпустят в Германию."

3.12.1941 г.

(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху)

30.11.1941 г.
Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь – это Фриц Заубер. Мы вместе лежали в полковом лазарете, и теперь я возвращаюсь в строй, а он едет на родину. Пишу письмо в крестьянской хате. Все мои товарищи спят, а я несу службу. На улице страшный холод, русская зима вступила в свои права, немецкие солдаты очень плохо одеты, мы носим в этот ужасный мороз пилотки и всё обмундирования у нас летнее. Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русские победить невозможно, они…
(Из письма Вильгельма Эльмана.)

5.12.1941 г.
На этот раз мы будем справлять Рождество в русском “раю”. Мы находимся опять на передовых, тяжелые у нас дни. Подумай только, Людвиг Франц убит. Ему попало в голову. Да, дорогой мой Фред, ряды старых товарищей всё редеют и редеют. В тот же день, 3.12, потерял ещё двух товарищей из моего отделения… Наверное, скоро нас отпустят; нервы мои совсем сдали. Нойгебауэр, очевидно, не убит, а тяжело ранен. Фельдфебель Флейсиг, Сарсен и Шнайдер из старой первой роты тоже убиты. Также и старый фельдфебель Ростерман. 3.12 погиб также наш последний командир батальона подполковник Вальтер. Ещё ранен Анфт. Бортуш и Коблишек, Мущик, Каскер, Лейбцель и Канрост тоже убиты.
(Из письма унтер-офицера Г. Вейнера своему другу Альфреду Шеферу.)

5.12.1941 г.
Милая тетушка, присылай нам побольше печенья, потому что хуже всего тут с хлебом. Ноги я уже немного обморозил, холода здесь очень сильные. Многие из моих товарищей уже ранены и убиты, нас всё меньше и меньше. Один осколок попал мне в шлем, и на мину я тоже успел наскочить. Но пока я отделался счастливо.
(Из письма солдата Эмиля Нюкбора.)

8.12.1941 г.
Из-за укуса вшей я до костей расчесал тело и настолько сильно, что потребовалось много времени, пока всё это зажило. Самое ужасное – это вши, особенно ночью, когда тепло. Я думаю, что продвижение вперёд придётся прекратить на время зимы, так как нам не удастся предпринять ни одного наступления. Два раза мы пытались наступать, но кроме убитых ничего не получали. Русские сидят в хатах вместе со своими орудиями, чтобы они не замёрзли, а наши орудия стоят день и ночь на улице, замерзают и в результате не могут стрелять. Очень многие солдаты обморозили уши, ноги и руки. Я полагал, что война
закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались.
(Из письма ефрейтора Вернера Ульриха к своему дяде в г. Арсендорф)

9.12.1941 г.
Мы продвигаемся вперёд донельзя медленно, потому что русские защищаются упорно. Сейчас они направляют удары в первую очередь против сёл, - они хотят отнять у нас кров. Когда нет ничего лучшего, - мы уходим в блиндажи.
(Из письма ефрейтора Экарта Киршнера)

11.12.1941 г.
Вот уже более недели мы стоим на улице и очень мало спим. Но так не может продолжаться длительное время, так как этого не выдержит ни один человек. Днём ещё ничего, но ночь действует на нервы…
Сейчас стало немного теплее, но бывают метели, а это ещё хуже мороза. От вшей можно взбеситься, они бегают по всему телу. Лови их утром, лови вечером, лови ночью, и всё равно всех не переловишь. Всё тело зудит и покрыто волдырями. Скоро ли придёт то время, когда выберешься из этой проклятой России? Россия навсегда останется в памяти солдат.
(Из письма солдата Хасске к своей жене Анне Хасске)

13.12.1941 г.
Сокровище моё, я послал тебе материи и несколько дней назад – пару ботинок. Они коричневые, на резиновой подошве, на кожаной здесь трудно найти. Я сделаю всё возможное и буду присылать всё, что сколько-нибудь годится.
(Из письма ефрейтора Вильгельма Баумана жене)

26.12.1941 г.
Рождество уже прошло, но мы его не заметили и не видели. Я вообще не думал, что мне придётся быть живым на Рождество. Две недели тому назад мы потерпели поражение и должны были отступать. Орудия и машины мы в значительной части оставили. Лишь немногие товарищи смогли спасти самую жизнь и остались в одежде, которая была у них на теле. Я буду помнить это всю свою жизнь и ни за что не хотел бы прожить это ещё раз…
Пришли мне, пожалуйста, мыльницу, так как у меня ничего не осталось.
(Из письма ефрейтора Утенлема семье в г. Форицхайм, Баден)

27.12.1941 г.
В связи с событиями последних 4 недель я не имел возможности писать вам… Сегодня я потерял все свои пожитки, я всё же благодарю бога, что у меня ещё остались мои конечности. Перед тем, что я пережил в декабре, бледнеет все бывшее до сих пор. Рождество прошло и я надеюсь, что никогда в моей жизни мне не придётся пережить ещё раз такое Рождество. Это было самое несчастное время моей жизни… Об отпуске или смене не приходится и думать, я потерял все свои вещи, даже самое необходимое в последнем обиходе. Однако не присылайте мне ничего лишнего, так как мы должны теперь всё таскать на себе, как пехотинцы. Пришлите лишь немного писчей бумаги и бритву, но простую и дешёвую. Я не хочу иметь с собой ничего ценного. Какие у меня были хорошие вещи и всё пошло к чёрту!... Замученные вшами мы мёрзнем и ведём жалкое существование в примитивных условиях, к тому же без отдыха в боях.
Не подумайте, что я собираюсь ныть, вы знаете, что я не таков, но я сообщаю вам факты. Действительно, необходимо много идеализма, чтобы сохранять хорошее настроение, видя, что нет конца этому состоянию.
(Из письма обер-ефрецтора Руска своей семье в г. Вайль, Баден)

6.09.1942 г.
Сегодня воскресенье, и мы, наконец, можем постирать. Так как моё бельё всё завшивело, я взял новое, а также и носки. Мы находимся в 8 км от Сталинграда, и я надеюсь, в следующее воскресенье мы будем там. Дорогие родители, всё это может свести с ума: по ночам русские лётчики, а днём всегда свыше 30 бомбардировщиков с нашей стороны. К тому же гром орудий.
(Из письма солдата 71 пд Гергардта (фамилия неразборчива))

8.09.1942 г.
Мы находимся на позициях в укреплённой балке западнее Сталинграда. Мы уже продвинулись до стен предместья города, в то время как на других участках немецкие войска уже вошли в город. Нашей задачей является захват индустриальных кварталов северной части города и продвижение до Волги. Этим должна завершиться наша задача на данный период. До Волги отсюда остаётся ещё 10 км. Мы надеемся, конечно, что в короткий срок возьмём город, имеющий большое значение для русских и который они так упорно защищают. Сегодня наступление отложили до завтра; надеюсь, что мне не изменит солдатское счастье, и я выйду из этого наступления живым и невредимым. Я отдаю свою жизнь и здоровье в руки Господа Бога и прошу его сохранять и то и другое. Несколько дней тому назад нам сказали, что это будет наше последнее наступление, и тогда мы перейдём на зимние квартиры. Дай бог, чтобы это было так! Мы так измотались физически, так ослабли здоровьем, что крайне необходимо вывести нашу часть из боя. Мы должны были пройти через большие лишения и мытарства, а питание у нас было совершенно недостаточным. Мы все истощены и полностью изголодали, а поэтому стали бессильными. Я не думаю, что наша маленькая Ютхен голодает дома, как её папа в этой гадкой России. В своей жизни мне приходилось несколько раз голодать в мои студенческие годы, но я не знал, что голод может причинять такие страдания. Я не знал, что можно целый день думать о еде, когда нет ничего в хлебной сумке.
(Из неотправленного письма ефрейтора Ио Шваннера жене Хильде)

26.10.1941 г.
Сижу на полу в русском крестьянском доме. В этой тесноте собралось 10 товарищей из всех подразделений. Можешь представить себе, какой тут шум. Мы находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от Москвы.
Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных.
(Из письма солдата Рудольфа Руппа своей жене.)

***
15.11.1941 г.
Мы здесь уже пять дней, работаем в две смены, и пленные работают с нами. У нас развелось очень много вшей. Прежде поймаешь когда одну, когда три, а вчера я устроил на них облаву. Как ты думаешь, милая мама, сколько я поймал их в своём свитере? 437 штук…
Я всё вспоминаю, как отец рассказывал про войну 1914-1918 г., - теперешняя война ещё похуже. Всего я написать не могу, но когда я вам расскажу об этом, у вас глаза полезут на лоб…
(Из письма фельдфебеля Отто Клиема.)

3.12.1941 г.
Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах и около тебя рвутся гранаты и мины.
(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху, г. Гофсгуст.)

3.12.1941 г.
Хочу сообщить тебе, дорогая сестра, что я 26.12 сбил русский самолёт. Это большая заслуга, за это я, наверное, получу железный крест первой степени. Пока мне повезло взять себе с этого самолёта парашют. Он из чистого шёлка. Наверное, я привезу его целым домой. Ты тоже получишь от него кусок, из него получится отличное шёлковое бельё… Из моего отделения, в котором было 15 человек, осталось трое…
(Из писем унтер-офицера Мюллера сестре.)

Многие солдаты и офицеры вермахта, осознавая безнадежность положения, сдавались в плен еще до решения Паулюса о капитуляции. Те, которые ждали решения командующего 6-й армии, понесли большие потери. Лишь за две недели окруженный противник потерял свыше 100 тысяч человек.

Паулюс сдался советским войскам 2 февраля 1943 года. Вместе с ним в плен попало около 113 тысяч солдат и офицеров 6-й армии - немцев и румын, в том числе

22 генерала. Солдаты и офицеры вермахта, мечтавшие побывать в Москве, прошли по ее улицам, но не как победители, а как военнопленные.

17 июля 1944 года через город были проконвоированы 57 600 военнопленных, захваченных войсками Красной армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. А менее чем через год советские воины водрузили знамя над рейхстагом.

Классный час был разработан к 70-й годовщине Победы в Сталинградской битве. Классный час содержит материалы писем советских солдат, воевавших под Сталинградом, и девочки, погибшей в фашистском плену. Рекомендуется проводить данный классный час в 10-11-х класс.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Классный час «Сталинград. Письма с фронта».

Цели классного часа:

1. воспитание патриотизма на примере героического подвига героев Сталинградской битвы;
2. привитие бережного отношения к историческому наследию народа;
3. повышение интереса к изучению истории Сталинградской битвы и истории России в целом;
4. повышение интереса к изучению истории родной семьи через пример писем героев-фронтовиков.

Оборудование для классного часа : компьютер с аудиоколонками, мультимедийный проектор, мультимедийный экран.

Краткие рекомендации: классный час рассчитан на обучающихся старших классов, так как содержит выдержки из писем с фронта, имеющие сильную эмоциональную составляющую. Одним из главных методов является воздействие на эмоциональную сторону личности подростка. Классный час проводится самим классным руководителем или обучающимися, способными ярко и эмоционально донести информацию и дух писем фронтовиков.

Ход классного часа

Добрый день! Сегодня мы с вами собрались, чтобы окунуться в страшное время Сталинградской битвы, наполненной сколь героическими моментами, столь и ужасными и трагическим человеческими потерями. Но я вам предлагаю сегодня не просто послушать информацию или посмотреть фильм о Сталинградской битве, а выслушать самих участников битвы, понять их эмоции и нарисовать образ происходящего в те страшные месяцы. Именно поэтому наш классный час называется «Сталинград. Письма с фронта» [Слайд № 1] .

22 июня 1941 года вероломно, без объявления войны, фашистская Германия напала на Советский Союз. В первые дни войны, принявшая на себя атаки немцев Белоруссия потеряла огромное количество людей, военной техники. И только в конце первого дня войны советские войска начали продвижение к сложившемуся фронту, когда стратегическая инициатива была полностью на стороне фашистов. Огромные человеческие потери, человеческие трагедии сопровождали продвижение гитлеровцев на восток. Каждый город, каждая деревня стали оплотом сопротивления. Каждая семья на себе почувствовала боль утраты близких. Каждый советский гражданин встал грудью на защиту Родины.

К концу 1941 года немцы вышли к Москве. Ценой жесточайших и невосполнимых потерь советским солдатам удалось отбить атаки фашистов на столицу. И уже в декабре перейти в контрнаступления, отбросив врага на дальние подступы. Поражение под Москвой стало первым серьезным поражением фашистской армии. [включается произведение А. Александрова и В. Лебедева-Кумача «Священная война», которая может сопровождаться фотографиями военных лет].

Гитлер, между тем, не отказался от цели захвата сердца Советского государства. Но, завязнув, в позиционных боях, решил идти на Москву в обход, пополнив запасы продовольствия и топлива на Кавказе. Главным форпостом на этом направлении стал Сталинград. Падение Сталинграда открывало бы дорогу на Кавказ.

В этих условиях к Сталинграду стягивались все новые советские войска [Слайд № 2] .

«Мои дорогие! Завтра выступаем в поход к фронту. Что бы ни случилось, помни, Таня, что наших детей ты должна воспитать в свирепой ненависти к фашизму, разрушившему тысячи семейств, в том числе и нашу, ограбившему тысячи людей, в том числе и нас, убивающему и калечащему тысячи людей, в том числе и их папу, издевающемуся над нашей Родиной и народом. Это мое непреклонное последнее желание и завещание – на тот случай, если я не вернусь. Но я хочу победить и вернуться…»

Многие солдатами становились сразу после окончания школы или до ее окончания. Многие оказались под Сталинградом, впервые надев военную форму [Слайд № 3] .

«Дорогая Танюша и детки! Я служу в полковой артиллерии при стрелковом полку. Живется хорошо. Мы получаем 800 граммов хлеба, ежедневно сахар к чаю и часто селедку, которой я прямо объедаюсь, ведь с начала войны не приходилось ее покушать. Служба нетрудная, но требует большой внимательности. Я нахожусь в огневом расчете при орудии, подучиваюсь, чтобы в будущем стать наводчиком…
Читая газеты, интересуйся боевыми делами наших славных артиллеристов. У нас в батарее есть трое награжденных медалями За боевые заслуги и отвагу, а наш комиссар награжден орденом Красной Звезды. Начальство хорошее – все культурные и умные люди, помогающие мне втянуться в военное русло. А командир нашей батареи простой в общении, доступный каждому бойцу, но требовательный и строгий в делах службы и, говорят, отчаянный в бою. Я еще в бою не был, но под обстрелом уже был, и должен тебе сказать, мне нисколько не было страшно.
У меня накопилось столько злобы и ненависти к врагам, разрушившим наш край, дом и семью, заставившим потерять имущество и расстаться с родными, что во мне выросло могучее желание мстить врагам, мстить хладнокровно и обдуманно.
Мне не страшны раны, боль, труд и смерть, но я обдумываю, как побольше уничтожить врагов раньше, чем они меня выведут из строя. Я старательно изучаю артиллерийское дело – надо бить фрицев умело, овладевши военной квалификацией.
Видел я села, где зимовали фрицы, видел сожженные хаты, испорченные дома и сараи, изрытые окопами огороды, наслушался рассказов жителей о делах подлых фашистов, бывал в их блиндажах, видел танки, оружие и другое вооружение, отбитое как трофеи. Все, что пишут о фашистских зверствах – правда.
У вас в тылу, я знаю, часто считают газетными преувеличениями описания оккупации, но уверяю, жить при немцах нельзя. Старайтесь в колхозах побольше вырастить хлеба и других продуктов, помогайте крепить оборону, а мы на фронте не подведем.
Обнимаю и крепко целую вас, мои дорогие, передайте привет всем родным. Жду с нетерпением ваших писем. Твой Шура». (Письмо с фронта А.И.Шапошникова жене Татьяне) [Слайд № 4]

17 июля 1942 года немецкие войска вторглись в пределы Сталинградской области. Начались бои на дальних подступах к городу. Они продолжались до 10 августа. За три недели наступления противник продвинулся на 60-70 км. Темп продвижения был 3-4 км в сутки. Советские 21-я и 63-я Армии перешли в контрнаступление, форсировали Дон и захватили плацдарм, но сил для развития успеха не хватило.

В такой тяжелой ситуации советские солдаты не забывали о семье. Наверное, только это и согревало, заставляло идти в бой, отбивать все новые и новые атаки. Защитить родных – вот главная задача! [Слайд № 5]

«Дорогая моя Масенька! Милые детки Неля и Алик! Поздравляю вас с праздником 25-летия Октябрьской революции! Вспоминал, как мы проводили этот день в прошлом году на хуторе в эвакуации. Как нас заносил снег ночью при подъезде к этому хутору. Трудное было время, но мы были все вместе. Да, печальный год мы пережили, но я твердо убежден, что 26-ю годовщину мы будем встречать при иных, лучших обстоятельствах. Масенька моя славная, не убивайся и не горюй напрасно – я твердо знаю, что ты выдержишь все трудности и убережешь наших малышей для будущей счастливой жизни. Я надеюсь на тебя. Мое же дело – отомстить подлым негодяям за все злодейства… Я буду писать хоть коротенькие письма, чтобы ты знала, что я жив и здоров и помню о вас, мои дорогие…». [видеоролик «Руины», рассказывающий о самой массированной бомбежке Сталинграда 23 августа 1942 года].

В сентябре 1942 года фашисты прорвали оборону советских армий и ворвались в Сталинград. Начались длительные позиционные бои. Сражения шли за каждый дом и улицу. Напряжение сил защитников было нечеловеческим. Многие сталинградцы не успели эвакуироваться и сами стали защитниками города. Но и тем, кто эвакуировался, приходилось тяжело. Многих мирных жителей угнали в рабский плен. Но даже там, в плену, они не забывали о родных, о Родине, внутренне противостояли фашистской напасти. Вот письмо 15-летней девочки, попавшей в плен [Слайд № 6] :

«Дорогой, добрый папенька!
Пишу я тебе письмо из немецкой неволи. Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет. И моя просьба к тебе, отец: покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери.
Несколько слов о матери. Когда вернешься, маму не ищи. Ее расстреляли немцы. Когда допытывались о тебе, офицер бил ее плеткой по лицу. Мама не стерпела и гордо сказала, вот ее последние слова: «Вы, не запугаете меня битьем. Я уверена, что муж вернется назад и вышвырнет вас, подлых захватчиков, отсюда вон». И офицер выстрелил маме в рот...
Папенька, мне сегодня исполнилось 15 лет, и если бы сейчас ты встретил меня, то не узнал бы свою дочь. Я стала очень худенькая, мои глаза ввалились, косички мне остригли наголо, руки высохли, похожи на грабли. Когда я кашляю, изо рта идет кровь - у меня отбили легкие.
А помнишь, папа, два года тому назад, когда мне исполнилось 13 лет? Какие хорошие были мои именины! Ты мне, папа, тогда сказал: «Расти, доченька, на радость большой!» Играл патефон, подруги поздравляли меня с днем рождения, и мы пели нашу любимую пионерскую песню.
А теперь, папа, как взгляну на себя в зеркало - платье рваное, в лоскутках, номер на шее, как у преступницы, сама худая, как скелет,- и соленые слезы текут из глаз. Что толку, что мне исполнилось 15 лет. Я никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Бродят голодные, затравленные овчарками. Каждый день их уводят и убивают.
Да, папа, и я рабыня немецкого барона, работаю у немца Шарлэна прачкой, стираю белье, мою полы. Работаю очень много, а кушаю два раза в день в корыте с «Розой» и «Кларой» - так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон. «Русс была и будет свинья»,- сказал он. Я очень боюсь «Клары». Это большая и жадная свинья. Она мне один раз чуть не откусила палец, когда я из корыта доставала картошку.
Живу я в дровяном сарае: в комнату мне входить нельзя. Один раз горничная полька Юзефа дала мне кусочек хлеба, а хозяйка увидела и долго била Юзефу плеткой по голове и спине.
Два раза я убегала от хозяев, но меня находил ихний дворник. Тогда сам барон срывал с меня платье и бил ногами. Я теряла сознание. Потом на меня выливали ведро воды и бросали в подвал.
Сегодня я узнала новость: Юзефа сказала, что господа уезжают в Германию с большой партией невольников и невольниц с Витебщины. Теперь они берут и меня с собою. Нет, я не поеду в эту трижды всеми проклятую Германию! Я решила лучше умереть на родной сторонушке, чем быть втоптанной в проклятую немецкую землю. Только смерть спасет меня от жестокого битья.
Не хочу больше мучиться рабыней у проклятых, жестоких немцев, не давших мне жить!..
Завещаю, папа: отомсти за маму и за меня. Прощай, добрый папенька, ухожу умирать. Твоя дочь Катя Сусанина.
Мое сердце верит: письмо дойдет».

Именно такие письма еще больше раздували в сердцах и душах праведный огонь борьбы и стремление избавить Родину от фашистского нашествия [Слайд № 7] .

«Тяжелый камень лег на сердце и не могу плакать, а так хочется. Ужасно, когда теряешь в бою товарища, но неизмеримо, когда теряешь ребенка, за жизнь которого столько ты перемучилась. Я еще не могу освоиться с мыслью, что Олежонка нет. Вся наша эвакуация – и он в центре всех забот… Ты права, надо не убиваться и горевать, а ненавидеть и бороться. Они, проклятые, лишили нас крова и заставили покинуть родные места. Ты с двухнедельным малышом на руках пешком пошла из села. Незабываемо это и не прощаемо.
Мы не одни. Тысячи семей в это же самое время оплакивают близких, погибших от коричневой чумы. За все отплачу и отплачиваю уже, дорогая. Славно достается фрицам и их румынским прихвостням от нашей артиллерии. И приближается час расплаты. Ты не смотри на карту, что они много заняли, тем дольше им будет удирать, только навряд ли их много удерет.
Уже недалеко до разгрома врага. Уже переломный момент, кризис подошел. Дальше будет нелегко воевать, но более успешно. Сейчас армия не та, что была 3 месяца назад – и мы не те. У нас такая злость и ненависть, что это нас ведет на подвиги, а военное уменье помогает нам крепче держаться за оружие.
Сейчас у нас успех за успехом на нашем участке фронта. Но я это все опишу тебе в другой раз, сейчас у меня несвязно получится. Да к тому же немцы контратакуют, хотят отбить то, что мы у них заняли. Это значит, что отобьем их контратаки и еще продвинемся вперед – еще освободим кусок родной земли…
Целую деток. Пусть Неля напишет мне письмо. Твой Шура». (Письмо с фронта А.И.Шапошникова жене Татьяне).

2 февраля 1943 года на водонапорной башне железнодорожного вокзала, что располагалась на месте правого крыла нынешнего железнодорожного вокзала, в двухстах - трехстах метрах от универмага, в котором пленили фельдмаршала Паулюса, была уничтожена последняя немецкая пулеметная точка в Сталинграде. Победа! Участники битвы называют этот день не менее великим, чем 9 мая, потому что лучшая фашистская армия всей второй мировой войны была полностью уничтожена на нашей земле.
И все эти годы мы гордимся, что такого удара, как на Волге, немецкая армия еще ни разу ни от кого не получала. Гордимся, что все, от солдата до маршала, победили в страшном сражении, которое длилось 200 дней и ночей.
Гордимся, что именно про наш город знаменитый поэт сказал: "Сталинград - орден славы на груди планеты Земля". И слава воина по-прежнему неувядаема и бессмертна...

Судьбы, как кадры кинохроники
…В конце 1942-го, начале 1943-го года в руки наступающей Красной Армии попадала немецкая полевая почта. Кто читал ее, тот знает, что в них - полная безысходность немецких солдат Паулюса. И хотя некоторые надеялись на чудо, которое принесет им долгожданную свободу, большинство же знало, что им никогда не выбраться из Сталинградского месива.
Но есть и другая почта - письма советских солдат, которые они писали родителям, детям, женам. В музее-панораме «Сталинградская битва» их хранят очень бережно. Читаешь их и будто видишь этих людей, становишься очевидцем и как бы участником тех далеких и недавних событий и сопереживаешь тем, судьбы которых, как кадры кинохроники, проходят перед вами.
Юрий Лотман, известный филолог и писатель, сказал однажды: «Культура есть память. Поэтому она связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества». Так вот умение увидеть конкретного человека в истории сегодня важно.
- Письма попадали к нам разными путями: их приносили сами авторы, сдавали родственники, у каждого повествования была своя судьба, история, легенда. Каждое мы проверяли через архивы, - говорит заместитель директора музея-панорамы Светлана Аргасцева.- Мы неоднократно организовывали экспозиции солдатских писем, и они всегда вызывали интерес у волгоградцев, гостей города, зарубежных делегаций.

По словам Светланы Анатольевны письма как немецких, так и советских солдат, рецензировались, и те сведения, которые казались секретными и важными для стороны противника, тщательно ретушировались.
Нельзя, к примеру, было называть номера дивизий, воинских частей, географические названия, боевые единицы техники, фамилию, имя, отчество своего товарища. Но можно было рассказать о подвиге. Своем или друга, но с набором стандартных фраз.
Каждое письмо имело номер полевой почты, по которому можно было узнать, откуда оно пришло. Вот один из примеров такой шифровки.
«Олечка, я горд тем, что сражаюсь за город, в котором мы с тобой встретились». После войны Олечка и принесла в музей письмо и рассказала, что она – жительница Саратова, ее муж из Астрахани, здесь, на вокзале в Сталинграде, они встретились, здесь воевал ее любимый и отсюда посылал письма.

Если меня не будет, езжай в Сталинград
В музее хранится письмо на чеченском языке матери бойца Нурадилова, которая пишет сыну в Сталинград. Ее первые строчки: «Здравствуй, сынок. Кто тебе стирает? Есть ли у вас такая большая река, как наш Терек»? В конце письма: «Если увидишь врага – смерть врагу, кинжал в спину».

Танкист Иван Бутырин писал отцу: «Папа, если меня не будет, можешь приезжать в Сталинград. Там в музее будет и моя фотография, и моего экипажа, как славного защитника города».

Фронтовые снимки были редкостью, - рассказывает Аргасцева. - Когда фотокорреспондент приезжал к солдатам и фотографировал, те всегда интересовались: «Для чего эти снимки, куда пойдут»? Им отвечали: «Для музея-обороны в Сталинграде».
Танкист Бутырин прошел Сталинград и погиб на Курской дуге. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. После войны отец с этой весточкой и пробитым осколком удостоверением своего сына приехал искать его последнюю фотографию. И сотрудники музея нашли ее в неразобранных кадрах кино-фотодокументов. Теперь эта история тоже в музее.

В центре пожаров
Валентин Орлянкин всю Великую Отечественную войну прошел военным фотокорреспондентом и кинооператором. Он снимал воздушный бой, которым руководил прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза А.И. Покрышкин; много кадров посвятил командующему 62-й армией В.И. Чуйкову, снимал бои в осажденном Сталинграде.
Светлана Аргшасцева показывает его письмо от 24 августа 1942 года.
«Милочка моя! После одной очередной боевой съемки получил возможность спокойно тебе написать, кстати, вчера получил твою открыточку… Что тебе написать о себе?
Если бы я вел дневник - это была бы потрясающая книга. После войны она несомненно будет. А пока буду тебе писать лишь об отдельных моментах. Вчера, например, я снял исключительной силы обвинительный акт против немецких фашистов: я показал зверства и варварство этих диких шакалов. Я показал, как беззащитные женщины, дети и старики, оставшись без крова, проклинают Гитлера. Надо было видеть их глаза, полные слез и ненависти, чтобы понять всю глубину страданий их и силу проклятия, которые они посылали ненавистным немцам. Я снял пожары, бедствия мирного населения от бомбежки, я, наконец, снял тот вихрь металла, которым отплатили наши зенитчики этим налетчикам, этим мерзавцам.

Я сам нахожусь в центре этих пожаров, этих бомбежек и свистящих осколков, незаметно для себя, во время киносъемки помогал тушить горящие дома и оказывал помощь пострадавшим. Ты должна увидеть этот материал - его сегодня же мы отправляем самолетом в Москву и очень скоро выйдет на экраны в союзкино - журнале. Пусть твое сердце еще больше наполнится гневом и ненавистью к этим отбросам человечества. Милочка, я тебе верю, верю твоему внутреннему убеждению в мою живучесть - вчера я был в таком водовороте, что думал, уже не выберусь живым - однако как говорят, «жив курилка, жив!» и буду жить назло врагу и на наше счастье. В знак этого посылаю тебе мою улыбку. Себя - твоего любящего Валика».
Орлянкин прожил большую жизнь – 93 года - и успел сделать много фильмов о войне, которые и сегодня помнят. А в музее-панораме трепетно хранят его письмо из горящего Сталинграда, которое он адресовал любимой женщине, а потом передал в музей.

Боевой орден на могучей груди
Двойной лист из ученической тетради: это письмо командира 91-й отдельной танковой бригады Якубовского от 21 августа 1942-го. Написано перовой ручкой фиолетовыми чернилами. Письмо было свернуто вдвое, остались следы сгиба. Слева с краю на расстоянии 8 и 10 см сверху вниз горизонтальные сквозные на 2 листа порывы размером 1 см.
«Здравствуй, родная Зиночка, Феликс, Неллочка, Антонина и Миша. Сейчас получил от вас письмо, написанное 31 июля 42 года, за которое благодарю. Родная, сообщаю, боевой орден я получил 14 августа 1942 года и ношу его на своей могучей груди. 22 августа 1942 года будет готова карточка, и я тебе ее вышлю, примерно через 2 или 3 недели ты получишь две карточки, где я сфотографирован среди награжденных совместно с тов. Скиратовым в Кремле. Фото вышлют непосредственно из Москвы, т.к. я дал адрес г. Намаган. До востребования, Котловской З.Ф. Все, шлю всем привет. Пишу Антонине и (две строчки написанного замазаны чернилами). Крепко целую маму, милых детей и сто раз Зиночку. Зиночка, в письме шлю вырезку из газеты о вручении орденов».

Иду защищать Родину
Письмо старшего сержанта помощника командира взвода 93-го гвардейского стрелкового полка 51-ой гвардейской дивизии Михаила Удовиченко начинается традиционными словами: «Дорогой отец, Марфуша, Маруся и Таня. Не знаю, когда будет возможность связаться с Вами, да и будет ли такая возможность.

Сегодня уезжаю на фронт воевать. Иду защищать Родину, освобождать Россию и Подгорное родное. Кто знает, что станется со мной. Поэтому сообщаю, что до 15.10.42. я находился в той же части, в которой был и до мая этого года. Жил неплохо, хотя работы было много. А как будет дальше и где буду - не знаю.
Это письмо Вам перешлет хозяйка, где я стоял в последнее время на квартире. Маруся или Марфуша пусть свяжутся с ней, она может больше чего напишет обо мне. Пока. Крепко всех целую. Михаил.
Адрес хозяйки: Сталинградская область, Михайловский район, ст Серебряково, х. Демочкин, Демочкинского сс Гресевой Александре Илларионовне».

Михаила Удовиченко призвали на фронт из Воронежского пединститута. Война застала его на границе, а потом были бои на Харьковском направлении. Летом и осенью 1942 года он воевал под Сталинградом. В конце ноября 1942 года в наступательных боях под Сталинградом был смертельно ранен. Похоронен в Городищенском районе Сталинградской области.

«Добрый день, родные папа и мама! Шлю вам горячий привет и наилучшие пожелания, - так начинает обращение к родным разведчик 115-й отдельной стрелковой бригады 62-й Армии Евгений Лазуренко. - В настоящее время я жив и здоров, чувствую себя хорошо. Наши ребята в большинстве все живы, здоровы за исключением некоторых, но на войне не без этого.
В настоящее время выбиваем немцев (зачеркнуто, но можно прочитать: из Сталинграда). Здесь им достается так, что как, наверное, не доставалось им еще. Немцы к (зачеркнуто слово) рвались от Дона, а наши части его отрезали и теперь лупят его в хвост и гриву, ну очевидно, ему здесь будет скоро крышка. С приветом (подпись Лазуренко). 23 сентября 42 г».

Я не любимец смерти. А надо
- В свое время в музее-панораме «Сталинградская битва» активно разрабатывалась идея создания музея «Фронтового письма», рассказывает Светлана Аргасцева. - В основу документально-театрализованной композиции были положены подлинные письма людей, живших в 1940-х годах, вынесших на своих плечах все тяготы Великой Отечественной войны, и письма солдат и офицеров, участников военных действий в Афганистане и Чечне.
Одно из писем, которое использовали при разработке сценария, было очень пронзительным: солдат Райский писал из Сталинграда родным в Еланский район. «Здравствуй, Елань моя! Я не любимец смерти. А надо. Знаю, что кровь моя маковым цветом зацветет и украсит поля сталинградские…».
Главными действующими лицами этой постановки стали курсанты МВД России, а театральным реквизитом послужили фронтовые письма, фотографии, плакаты, оружие, оружейные ящики, предметы фронтового быта из фондов Государственного музея-панорамы «Сталинградская битва». И что интересно, продолжением письма еланского солдата стали стихи, которые написал преподаватель академии МВД Гончаренко.

Этих желтых листов обтрепались углы,
Не щадит время писем страницы.
Только вновь той поры нам кричат журавли,
Эти чёрные буковки-птицы.
Этот крик, словно песня погибших солдат,
Кто под грозных боёв канонады,
У последней черты все ж сумел написать:

И не важно, что крик журавлей, как всегда,
Воронье-похоронок тревожит.
Ни за что, никогда, никакая беда
Заглушить эту песню не сможет.
Песню тех, кто собою страну заслонил,
Не дойдя до развалин Рейхстага,
Тех, кто кровью на стенах его написал:
«Не любимец я смерти, а НАДО...»
Пусть затерлись уж буковки-птицы письма,
Но они не исчезнут, поверьте.
Если в наших сердцах эта песня жива,
Не томится как в клетке - в конверте.
Наши память, душа, наши мысли, дела
Величайшая в мире награда
Тем, кто жизнь свою в вечную песню вложил:
«Не любимец я смерти, а НАДО...»
- Историю творят люди. И только познавая их, постигая внутренние мотивы их поступков, мы сможем правильно понимать то, что происходит сегодня с нами и нашей страной, - говорит Светлана Аргасцева. – Поэтому те, кто приходит в музей, уже с большим уважением относятся к письменному источнику, потому что в нем - часть человеческой жизни.

Письмо участника Сталинградской битвы комиссара Н.Ф. Стафеева своей жене: "Ты пишешь, что бы я берег свою жизнь. Что тебе на это ответить? Я считаю, что каждый из нас, кто до сих пор остался в живых и находится на полях битв Отечественной войны, хочет жить и спасти жизнь для будущего. Да, каждый из нас хочет жить, дышать, ходить по земле, видеть небо над головой, каждый хочет увидеть победу, прижать к шершавой шинели кудрявую головку дочурки, встретить горячий поцелуй своей жены. Но наша жизнь срослась с жизнью родины. Её судьба - наша судьба, её гибель - наша гибель, её победа - наша победа. Я тоже очень люблю жизнь и потому борюсь за неё. Но за настоящую, а не за рабскую, моя дорогая... За счастье моей дочурки, за счастье моей Родины, за наше с тобой счастье. Я люблю жизнь, но щадить её не буду, смерти не испугаюсь. Буду жить как воин и умирать как воин. За такую жизнь как наша и умереть не страшно. Это не смерть, а бессмертие. И я тебе клянусь, дорогая, я не дрогну в бою! Раненый не покину строй. Окружённый врагом живым не сдамся. Нет в моём сердце сейчас ни страха, ни паники, ни жалости к врагу, только ненависть и месть. Вот так я понимаю жизнь".