Томас манн волшебная гора о чем. Фильм "Волшебная гора"

ВСТУПЛЕНИЕ

История Ганса Касторпа, которую мы хотим здесь рассказать, - отнюдь не ради него (поскольку читатель в его лице познакомится лишь с самым

обыкновенным, хотя и приятным молодым человеком), - излагается ради самой этой истории, ибо она кажется нам в высокой степени достойной

описания (причем, к чести Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь не с любым и каждым человеком может

случиться история). Так вот: эта история произошла много времени назад, она, так сказать, уже покрылась благородной ржавчиной старины, и

повествование о ней должно, разумеется, вестись в формах давно прошедшего.
Для истории это не такой уж большой недостаток, скорее даже преимущество, ибо любая история должна быть прошлым, и чем более она -

прошлое, тем лучше и для ее особенностей как истории и для рассказчика, который бормочет свои заклинания над прошедшими временами; однако

приходится признать, что она, так же как в нашу эпоху и сами люди, особенно же рассказчики историй, гораздо старее своих лет, ее возраст

измеряется не протекшими днями, и бремя ее годов - не числом обращений земли вокруг солнца; словом, она обязана степенью своей давности не

самому времени; отметим, что в этих словах мы даем мимоходом намек и указание на сомнительность и своеобразную двойственность той

загадочной стихии, которая зовется временем.
Однако, не желая искусственно затемнять вопрос, по существу совершенно ясный, скажем следующее: особая давность нашей истории зависит еще

и от того, что она происходит на некоем рубеже и перед поворотом, глубоко расщепившим нашу жизнь и сознание... Она происходит, или, чтобы

избежать всяких форм настоящего, скажем, происходила, произошла некогда, когда-то, в стародавние времена, в дни перед великой войной, с

началом которой началось столь многое, что потом оно уже и не переставало начинаться. Итак, она происходит перед тем поворотом, правда

незадолго до него; но разве характер давности какой-нибудь истории не становится тем глубже, совершеннее и сказочнее, чем ближе она к этому

"перед тем"? Кроме того, наша история, быть может, и по своей внутренней природе не лишена некоторой связи со сказкой.
Мы будем описывать ее во всех подробностях, точно и обстоятельно, - ибо когда же время при изложении какой-нибудь истории летело или

тянулось по подсказке пространства и времени, которые нужны для ее развертывания? Не опасаясь упрека в педантизме, мы скорее склонны

утверждать, что лишь основательность может быть занимательной.
Следовательно, одним махом рассказчик с историей Ганса не справится. Семи дней недели на нее не хватит, не хватит и семи месяцев. Самое

лучшее - и не стараться уяснить себе заранее, сколько именно пройдет земного времени, пока она будет держать его в своих тенетах. Семи лет,

даст бог, все же не понадобится.
Итак, мы начинаем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПРИЕЗД

В самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек отправился из Гамбурга, своего родного города, в Давос, в кантоне

Граубюнден. Он ехал туда на три недели - погостить.
Из Гамбурга в Давос - путь не близкий, и даже очень не близкий, если едешь на столь короткий срок. Путь этот ведет через несколько

самостоятельных земель, то вверх, то вниз. С южногерманского плоскогорья нужно спуститься на берег Швабского моря{9}, потом плыть пароходом

по его вздымающимся волнам, над безднами, которые долго считались неисследимыми.
Однако затем путешествие, которое началось с большим размахом и шло по прямым линиям, становится прерывистым, с частыми остановками и

всякими сложностями: в местечке Роршах, уже на швейцарской территории, снова садишься в поезд, но доезжаешь только до Ландкварта, маленькой

альпийской станции, где опять надо пересаживаться.

На написание романа автора вдохновило посещение одного из давосских санаториев. Томас Манн приехал в Давос, чтобы навестить свою жену, проходившую лечение в горах. Писатель уже был хорошо знаком с повседневной жизнью обитателей санатория благодаря письмам фрау Манн.

Работа над романом началась в 1912 году. Ради нового произведения Томас Манн вынужден был прервать работу над другим романом – «Признания авантюриста Феликса Круля». Из-за Первой мировой войны Манну пришлось временно приостановить написание «Волшебной горы». И только в 1920 году писатель снова смог вернуться к работе.

Томас Манн хотел написать о людях, которые не стремятся к лечению своих болезней и «прячутся» за стенами санатория от суровой реальности. Первоначально «Волшебная гора» должна была быть небольшой повестью. В итоге получился роман, увидевший свет в 1924 году. Сюжет «Волшебной горы» во многом перекликается с сюжетом рассказа «Тристан», написанного Манном в 1903 году. Главный герой рассказа привозит в горный санаторий свою возлюбленную, страдающую туберкулёзом.

Ганс Касторп, молодой инженер, приезжает в санаторий для больных туберкулёзом, чтобы навестить своего кузена. Санаторий находится высоко в Альпах, вдали от мирской суеты. Главный герой очарован атмосферой медицинского учреждения. В санатории существуют свои маленькие «ритуалы», например, молитва перед едой.

Касторп знакомится с несколькими пациентами, с каждым из которых у Ганса завязывается тесная дружба. Главный герой планировал оставаться в санатории в течение трёх недель. Вместо этого Касторп пробыл в лечебном учреждении 7 лет. А тем временем началась Первая мировая война. Пациенты санатория не интересуются военными действиями. Они продолжают жить так, как будто ничего не происходит: мужчины и женщины флиртуют друг с другом, устраивают спиритические сеансы и спорят между собой на отвлечённые темы.

Характеристика персонажей

Пациенты санатория, с которыми знакомится главный герой романа, воплощают собой те или иные черты характера современного автору общества.

Гедонист Пепперкорн

Барон Пепперкорн считает удовольствия главной целью своей жизни. Барон флиртует с русской пациенткой по имени Клавдия. Пепперкорн не ищет ни настоящей любви, ни глубоких чувств, ни привязанности. В отношениях с женщинами его интересует только физиологический аспект.

Консерватор Нафта

Иезуит Нафта является приверженцем традиции. Он воплощает собой человека, сопротивляющегося любым изменениям в обществе. Нафта выступает против всех современных тенденций.

Либерал Сеттембрини

Адвокат Сеттембрини ратует за просвещение и является сторонником прогресса. По мнению Сеттембрини, общество должно развиваться. Каждый человек обязан идти в ногу со временем.

Ганс Касторп

Главный герой романа также заслуживает внимания. Касторп объединяет в себе черты всех предыдущих персонажей. С одной стороны, Ганс хочет быть активным членом общества, в котором живёт. С другой стороны, Касторп боится перемен, что и побуждает его остаться в санатории на 7 лет. Как и барон Пепперкорн, Касторп стремится к удовольствиям.

Литературная критика с восторгом встретила «Волшебную гору». В горном санатории нетрудно узнать европейское общество в канун Первой мировой войны. Манн рассматривает современных ему европейцев, как больных туберкулёзом (под туберкулёзом следует понимать человеческие пороки). По мнению Сьюзан Зонтаг, болезнь человечества начала ХХ века – это декадентское сознание. Сам автор называл «Волшебную гору» романом о времени. Манн не ставит себя судьёй над своими современниками. Он пытается их понять и, может быть, даже оправдать. Автор не навязывает своё мнение, предоставляя только факты. Читателю предстоит сделать самостоятельный вывод обо всём происходящем.

Согласно произведению Томаса Манна, европейское общество разделилось. Одна его часть изолировалась в «санатории». Эти люди не намерены избавляться от своих проблем. Болезнь для них – как повод уйти от действительности. Они живут в искусственном мире, куда запрещён доступ всему неприятному, портящему настроение. Пациенты закрывают глаза на всё, что происходит «там, внизу». Между тем, обитатели санатория далеко не так наивны, как думает читатель. Они прекрасно понимают, что благополучие в их маленьком уютном мире может закончиться в любой момент. Предчувствуя гибель, декаденты хотят получить максимальное удовольствие от жизни. Они даже не пытаются предотвратить эту гибель. Намного легче потратить последние мгновения своего существования на запретные радости. Смерть позволит избежать ответственности за полученное удовольствие.

Декадентское общество постоянно пополняется новыми «последователями». В романе «Волшебная гора» таким «последователем» стал Ганс Касторп. Обитатели лечебного учреждения кажутся главному герою более человечными и душевными, чем люди, которых он привык видеть вне санатория. Наличие обслуживающего персонала позволяет не заботиться о решении бытовых проблем и всецело предаваться декадентской философии, крайней формой проявления которой автор считает декадентский романтизм, представленный в лице русской женщины Клавдии Шоша.

Клавдия впадает в крайность романтической анархии и желает полнейшей вседозволенности. На первый взгляд, кажется, что главный герой принял точку зрения Шоша. Однако в ходе развития сюжета читателю становится понятно, что Ганс не согласен с Клавдией. Полнейшая вседозволенность и анархия – это не свобода, а своеобразное начало конца. Когда нет определённых правил или норм поведения, общество постепенно приходит к гибели, значительно её ускоряя.

Есть и другая часть европейского общества, оставшаяся за пределами «санатория». Это люди, стремящиеся к хаосу. Поднимая в своём романе вопросы психоанализа, Томас Манн, вслед за Фрейдом, хочет понять непреодолимое влечение людей к смерти. Европейцы вне «санатория» стремятся к разрушениям и насилию, в глубине души понимая, что и сами пострадают от хаоса войны. Автор не видит будущего Европы ни за гедонистами-декадентами, ни за поклонниками хаоса.

Современному читателю «Волшебная гора» может показаться не слишком актуальной. В романе описаны люди, жившие в начале прошлого столетия, имевшие другие вкусы. Нельзя отрицать, что разница между поколениями ощутима. Однако есть между европейцами современными и теми, что жили в начале ХХ века, много общего, объединяющего. Исцеление, на которое, возможно, рассчитывал Томас Манн, так и не наступило.

Общество начала нового XXI века не смогло излечиться от своих болезней. Люди по-прежнему делятся на тех, кто стремится к захватническим войнам и насилию, и тех, кто прячется от жестокой реальности среди себе подобных, создавая всевозможные искусственные миры.

Доказательством этой точки зрения можно считать роман популярного в наши дни писателя Пауло Коэльо «Вероника решает умереть». Как и в романе Томаса Манна, в произведении Коэльо представлено медицинское учреждение – психиатрическая лечебница Виллете, где находят свой приют уставшие от жизни люди. Как и обитатели горного санатория, пациенты Виллете живут в стенах лечебницы беззаботной, оторванной от реальности жизнью. Они спорят о бесполезном, любят или ненавидят. Далеко не все пациенты психиатрической клиники действительно больны. Болезненно лишь их отношение к той жизни, от которой они спасаются в стенах Виллете.

Томас Манн

ВОЛШЕБНАЯ ГОРА

Вступление

История Ганса Касторпа, которую мы хотим здесь рассказать, – отнюдь не ради него (поскольку читатель в его лице познакомится лишь с самым обыкновенным, хотя и приятным молодым человеком), – излагается ради самой этой истории, ибо она кажется нам в высокой степени достойной описания (причем, к чести Ганса Касторпа, следует отметить, что это именно его история, а ведь не с любым и каждым человеком может случиться история). Так вот: эта история произошла много времени назад, она, так сказать, уже покрылась благородной ржавчиной старины, и повествование о ней должно, разумеется, вестись в формах давно прошедшего.

Для истории это не такой уж большой недостаток, скорее даже преимущество, ибо любая история должна быть прошлым, и чем более она – прошлое, тем лучше и для ее особенностей как истории и для рассказчика, который бормочет свои заклинания над прошедшими временами; однако приходится признать, что она, так же как в нашу эпоху и сами люди, особенно же рассказчики историй, гораздо старее своих лет, ее возраст измеряется не протекшими днями, и бремя ее годов – не числом обращений земли вокруг солнца; словом, она обязана степенью своей давности не самому времени; отметим, что в этих словах мы даем мимоходом намек и указание на сомнительность и своеобразную двойственность той загадочной стихии, которая зовется временем.

Однако, не желая искусственно затемнять вопрос, по существу совершенно ясный, скажем следующее: особая давность нашей истории зависит еще и от того, что она происходит на некоем рубеже и перед поворотом, глубоко расщепившим нашу жизнь и сознание… Она происходит, или, чтобы избежать всяких форм настоящего, скажем, происходила, произошла некогда, когда-то, в стародавние времена, в дни перед великой войной, с началом которой началось столь многое, что потом оно уже и не переставало начинаться. Итак, она происходит перед тем поворотом, правда незадолго до него; но разве характер давности какой-нибудь истории не становится тем глубже, совершеннее и сказочнее, чем ближе она к этому «перед тем»? Кроме того, наша история, быть может, и по своей внутренней природе не лишена некоторой связи со сказкой.

Мы будем описывать ее во всех подробностях, точно и обстоятельно, – ибо когда же время при изложении какой-нибудь истории летело или тянулось по подсказке пространства и времени, которые нужны для ее развертывания? Не опасаясь упрека в педантизме, мы скорее склонны утверждать, что лишь основательность может быть занимательной.

Следовательно, одним махом рассказчик с историей Ганса не справится. Семи дней недели на нее не хватит, не хватит и семи месяцев. Самое лучшее – и не стараться уяснить себе заранее, сколько именно пройдет земного времени, пока она будет держать его в своих тенетах. Семи лет, даст бог, все же не понадобится.

Итак, мы начинаем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек отправился из Гамбурга, своего родного города, в Давос, в кантоне Граубюнден. Он ехал туда на три недели – погостить.

Из Гамбурга в Давос – путь не близкий, и даже очень не близкий, если едешь на столь короткий срок. Путь этот ведет через несколько самостоятельных земель, то вверх, то вниз. С южногерманского плоскогорья нужно спуститься на берег Швабского моря, потом плыть пароходом по его вздымающимся волнам, над безднами, которые долго считались неисследимыми.

Однако затем путешествие, которое началось с большим размахом и шло по прямым линиям, становится прерывистым, с частыми остановками и всякими сложностями: в местечке Роршах, уже на швейцарской территории, снова садишься в поезд, но доезжаешь только до Ландкварта, маленькой альпийской станции, где опять надо пересаживаться. После довольно продолжительного ожидания в малопривлекательной ветреной местности вам наконец подают вагоны узкоколейки, и только с той минуты, когда трогается маленький, но, видимо, чрезвычайно мощный паровозик, начинается захватывающая часть поездки, упорный и крутой подъем, которому словно конца нет, ибо станция Ландкварт находится на сравнительно небольшой высоте, но за ней подъем идет по рвущейся ввысь, дикой, скалистой дороге в суровые высокогорные области.

Ганс Касторп, – так зовут молодого человека, – с его ручным чемоданчиком из крокодиловой кожи, подарком дяди и воспитателя – консула Тинапеля, которого мы сразу же и назовем, – Ганс Касторп, с его портпледом и зимним пальто, мотающимся на крючке, был один в маленьком, обитом серым сукном купе; он сидел у окна, и так как воздух становился к вечеру все свежее, а молодой человек был баловнем семьи и неженкой, он поднял воротник широкого модного пальто из шелковистой ткани. Рядом с ним на диване лежала книжка в бумажной обложке – «Ocean steamships», которую он в начале путешествия время от времени изучал; но теперь она лежала забытая, а паровоз, чье тяжелое хриплое дыхание врывалось в окно, осыпал его пальто угольной пылью.

Два дня пути уже успели отдалить этого человека, к тому же молодого, – а молодой еще некрепко сидит корнями в жизни, – от привычного мира, от всего, что он считал своими обязанностями, интересами, заботами, надеждами, – отдалить его гораздо больше, чем он, вероятно, мог себе представить, когда ехал в наемном экипаже на вокзал. Пространство, которое переваливалось с боку на бок между ним и родным домом, кружилось и убегало, таило в себе силы, обычно приписываемые времени; с каждым часом оно вызывало все новые внутренние изменения, чрезвычайно сходные с теми, что создает время, но в некотором роде более значительные. Подобно времени, пространство рождает забвенье; оно достигает этого, освобождая человека от привычных связей с повседневностью, перенося его в некое первоначальное, вольное состояние, и даже педанта и обывателя способно вдруг превратить в бродягу. Говорят, что время – Лета; но и воздух дали – такой же напиток забвения, и пусть он действует менее основательно, зато – быстрее.

Нечто подобное испытывал и Ганс Касторп. Он вовсе не собирался придавать своей поездке особое значение, внутренне ожидать от нее чего-то. Напротив, он считал, что надо поскорее от нее отделаться, раз уж иначе нельзя, и, вернувшись совершенно таким же, каким уехал, продолжать обычную жизнь с того места, на котором он на мгновение прервал ее. Еще вчера он был поглощен привычным кругом мыслей – о только что отошедших в прошлое экзаменах, о предстоящем в ближайшем будущем поступлении практикантом к «Тундеру и Вильмсу» (судостроительные верфи, машиностроительный завод, котельные мастерские) и желал одного – чтобы эти три недели прошли как можно скорее, – желал со всем нетерпением, на какое, при своей уравновешенной натуре, был способен. Но теперь ему начинало казаться, что обстоятельства требуют его полного внимания и что, пожалуй, не следует относиться к ним так уж легко. Это возношение в области, воздухом которых он еще никогда не дышал и где, как ему было известно, условия для жизни необычайно суровы и скудны, начинало его волновать, вызывая даже некоторый страх. Родина и привычный строй жизни остались не только далеко позади, главное – они лежали где-то глубоко внизу под ним, а он продолжал возноситься. И вот, паря между ними и неведомым, он спрашивал себя, что ждет его там, наверху. Может быть, это неразумно и даже повредит ему, если он, рожденный и привыкший дышать на высоте всего лишь нескольких метров над уровнем моря, сразу же поднимется в совершенно чуждые ему области, не пожив предварительно хоть несколько дней где-нибудь не так высоко? Ему уже хотелось поскорее добраться до места: ведь когда очутишься там, то начнешь жить, как живешь везде, и это карабканье вверх не будет каждую минуту напоминать тебе, в сколь необычные сферы ты затесался. Он выглянул в окно: поезд полз, извиваясь по узкой расселине; были видны передние вагоны и паровоз, который, усиленно трудясь, то и дело выбрасывал клубы зеленого, бурого и черного дыма, и они потом таяли в воздухе. Справа, внизу, шумели воды; слева темные пихты, росшие между глыбами скал, тянулись к каменно-серому небу. Временами попадались черные туннели, и когда поезд опять выскакивал на свет, внизу распахивались огромные пропасти, в глубине которых лежали селения. Потом они снова скрывались, опять следовали теснины с остатками снега в складках и щелях. Поезд останавливался перед убогими вокзальчиками и на конечных станциях, от которых отходил затем в противоположном направлении; тогда все путалось, и трудно было понять, в какую же сторону ты едешь и где какая страна света. Развертывались величественные высокогорные пейзажи с их священной фантасмагорией громоздящихся друг на друга вершин, и тебя несло к ним, между ними, они то открывались почтительному взору, то снова исчезали за поворотом. Ганс Касторп вспомнил, что область лиственных лесов уже осталась позади, а с нею, вероятно, и зона певчих птиц, и от мысли об этом замирании и оскудении жизни у него вдруг закружилась голова и ему стало не по себе; он даже прикрыл глаза рукой. Но дурнота тут же прошла. Он увидел, что подъем окончен, – перевал был преодолен. И тем спокойнее поезд побежал по горной долине.